Алина Волокитина

Алина Волокитина (10.04.1975) – продюсер, режиссёр, сценарист, супруга Анатолия Крупнова (гражданский брак) в период 1991 – 1997 гг.

Подробнее о человеке

Знакомство

«…Я впервые увидела его на фестивале «Монстры рока» в «Крыльях Советов», когда он ещё в «Шахе» играл, – вспоминает Алина. – Явление группы «Шах» народу очень забавно описала журналистка Настя Рахлина, вдова Башлачёва: вокруг ходили парни с жидким хаерком, прыщавенькие, как вдруг вышли сумрачные мужики, накачанные, чёрные, с дикими глазами, дико суровые и неулыбающиеся. Буквально иностранная группа!
На Настю «Шах» произвёл неизгладимое впечатление, особенно Сазонов, который был явно из «другого профсоюза»: чёрный, накачанный, добротный, загорелый… Они шли по коридору к сцене, и уже неважно было, что они играют – и так всё внимание было на них.
Естественно, все сразу заахали и заохали, но все их знали, а я-то нет, я же отсутствовала здесь несколько лет – я училась в Германии после школы, – поэтому очень заинтересовалась и стала спрашивать: кто это такие? И моя подружка Анна Двинская, которая в тот момент была замужем за «Боровом», познакомила меня с ними.
Когда в буфете, а потом в каких-то гостях я разговорилась с Крупским, у меня возник удивительный диссонанс: из зала он мне казался шикарным брутальным дяденькой, с бешеными глазами, который вот прямо сейчас зарычит, и вдруг у него оказалась манера общаться с женщинами как с детьми. Он был как… Дедушка Мороз. Если собеседница чего-то не знает, кого-то не знает, если что-то не то сказала… Его отличала очень добрая, взрослая, снисходительная мудрость. Меня это очень удивило, потому что это не стыковалось с тем, что при этом водка лилась рекой, но, если его внимание оказывалось направлено на тебя, ты чувствовала, что общаешься с каким-то очень взрослым, дико добрым и мудрым человеком. Ну и… это произвело на меня огромное впечатление.
Благодаря ему я попала в какие-то странные компании: «Маврик», «Э.С.Т.»… И везде он был абсолютно органичен, чудеснейше там находился, но мне приходилось чуть-чуть переламывать себя ради того, чтобы находиться рядом с человеком, который тебе интересен. Я помню там пару эпизодов, когда я, сидючи с ним в такой компании, совершенно охреневала. Ну я же не могу столько пить! Когда мне уже бывало невмоготу там сидеть, я говорила:
– Ну, я пойду, пожалуй…
Брала сумочку и направлялась к двери. Но когда он выходил к лифту меня провожать, у него изменялось даже выражение лица. То есть он выходил оттуда и превращался в трепетно ухаживающего взрослого дяденьку. Он со мной даже разговаривал совершенно по-другому: его голос звучал тембрально совсем иначе…»

SHAH и Анатолий Крупнов. Почти тот самый концерт!

Соцреализм

«Это было похоже на какой-то соцреализм: фотографии родственников на стенах, нежные отношения с сестрой, вечные созвоны с одноклассниками, милые разговоры с мамами одноклассников. Я думала, что такого уже не бывает, – в восторге вспоминает Алина. – У него были идеальные взаимоотношения с сестрой Наташей. Они ведь очень по-правильному росли, то есть брат с сестричкой за ручку, как в настоящих советских фильмах. И на фотографиях они всегда вместе. У них действительно было очень честно и очень здорово. И посреди каких-нибудь ужасных метаний Крупский всегда звонил ей, и они что-то обсуждали.
Когда мы в первый раз вместе поехали за границу, он всё высматривал подарок своей учительнице музыки. И в каком-то антикварно-художественном купил ей скрипочку, маленькую… Мне казалось, что у таких парней всегда всё по-другому!…
Весну обязательно нужно было встречать походом за ландышами и на карусели, в выходные надо было ездить на трамвае и троллейбусе, и только если торопишься – на машине.
А ещё я ни разу не видела, чтобы Крупский дрался. И это при том, что ситуаций, которые могли бы закончиться дракой, регулярно возникало миллион. И ничего, везде – тишина и красота. Любую конфликтную ситуацию он умудрялся разводить миром, и всё всегда заканчивалось песнопениями и браталовом. Максимум, что он мог сделать, – это громыхнуть чем-нибудь, чтобы обратить на себя внимание. Да потому, что он всегда был дико добрым, никогда не провоцировал и никогда никого не оскорблял!
У него никогда не бывало реакции «развернуться и уйти», если бабушка на каком-либо входе начинала: «Не пущать!». Он начинал с ней чего-то перетирать, и уже через несколько минут разговора бабушка была готова не только пустить его, но ещё связать ему шарфик, носки и завернуть с собой пирожок. Потому что у него была вкрадчивость такая душевная, и люди на это велись просто на раз. Потому что все хотят человеческого отношения, а у него был запас этого человеческого отношения – мешки просто! В результате мы могли провести столько людей, сколько хотим, потому что разводка была… честная: он правда их всех очень любил.
И ещё вокруг него существовал целый круг влюблённых женщин. Он сам давал для этого повод: он говорил с ними за жизнь! Подъедая в перерыве концерта бутерброд, он мог подсесть к женщине и начать расспрашивать её про то, про это, например, про то, как дети учатся в школе, делая это вкрадчивым голосом и внимательно выслушивая всякую чушь, от реальных проблем и до гинекологического бреда… То есть он выслушивал женщин, и потом от них бывало очень сложно отделаться. Поэтому вокруг него всегда вилось минимум пять влюблённых тёток, причём разного возраста, именно потому, что они с таким отношением к себе не сталкивались.
А фанов из гримёрной выгнать было просто невозможно, потому что… он помнил, как кого зовут, он всегда задавал им какой-нибудь вопрос, который давал им понять, что он не забыл их предыдущий разговор…
Но если честно, то до недавнего времени я думала, что настоящие мужчины бывают только такие, как он, а все остальные – уроды…»

(отрывок из книги Владимира Марочкина «Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны», глава «Москва Анатолия Крупнова», полностью читать по ссылке: https://rutlib.com/book/39/p/37)

«Битый-перебитый»

«Как-то в Греции, упав на мотоцикле, Крупский весь побился и прожег ногу выхлопной трубой, и когда он вышел на пристань нас встречать, в сильную жару наряженный в льняной костюм с длинными рукавами и брюками, в темных очках, я никак не могла понять, в чем дело. Весь день он был в хорошем настроении, ни на что не жаловался, и только вечером, когда он начал все это снимать, я обнаружила, почему он напялил этот костюм — потому что он просто был весь битый-перебитый, с прожженной до кости ногой… Ему просто не хотелось меня расстраивать… Таких вещей происходило в нашей жизни очень много: кто видел — обалдевали.

Выбирая мне подарок на Новый год, он забрел в парфюмерный магазин, и что он там углядел… Это только Крупский мог такое. Он усмотрел в парфюмерном отделе этажерку – декор магазина, – на которой стояли духи. Он решил, что ему духи совершенно ни к чему, а нужна эта самая этажерка. Я не знаю, что он рассказал работникам магазина, как он их уговорил, но получил эту этажерку. Она и сейчас стоит в спальне.

Однажды мы ехали на концерт Элтона Джона. У меня оторвалась пуговица от сарафана. Я поняла, что сарафан я могу держать только руками. Началась обычная истерика. Я не знаю, как поступают «настоящие мужчины». Видимо, отправляют барышню переодеваться… Мы вышли из машины, спустились в переход, он меня поставил и сказал — сейчас все будет… Он прошел всех бабушек-лоточниц и у бабушки, торговавшей жетонами, нашел иголку с нитками… Как ему в голову могло прийти, что среди обилия бабушек у одной из них это обязательно должно быть, что они это с собой носят?.. И, стоя на коленях в переходе, он пришивал мне пуговицу…»

(фрагмент статьи / 1997 / Журнал «Амадей» / «Анатолий Крупнов: памяти артиста»)

«Три дня августа 1991» 

«Летом 91-ого мои родители работали в Германии, так что мы с Крупским спокойно жили у меня на Ленинском совершенно одни. Мало у кого тогда была своя квартира, нам крупно повезло. Он переживал очередную драму с составом «Обелиска», бесконечно вел телефонные переговоры с какими-то гитаристами, администраторами. Концертов не было, но новые песни писались бодро, почти каждый день что-то. Я работала переводчиком на картине Леонида Гайдая, где снималась американская актриса Келли Мак Грил. Моей задачей было нянчить Келли круглые сутки. Смена у Гайдая начиналась в восемь, так что утром 19-ого августа я проснулась в шесть. Под нашими окнами по Ленинскому проспекту медленно ползли танки. С 14-ого этажа видно далеко – веренице танков не было конца. Война?

Разбудила Крупского, включили телек и радио, перетерпели Чайковского, дождались новостей. Банда свинцовых стариков объявила о смене курса, вот так просто взяла и отменила всякую живую жизнь. Моя первая мысль – родители завтра же заберут меня в Германию. Это конец. Дерзкий побег в свободную Россию и большая любовь и наши планы, всему конец. Крупский повторяет идиотское «не может быть», потом замолкает и тупо пялится в окно на танки. Я мечусь по квартире, не понимаю, надо ли теперь на работу. И вот Крупский делает спасительно заявление – по его опыту, утром и днем все равно ничего важного произойти не может, нормальные люди начинают соображать только к вечеру. Надо ждать вечера. Смех смехом, но я поверила, успокоилась и решила на работу таки ехать. Провожая меня до лифта, Крупский непривычно серьезным тоном пообещал, что не даст родителям увезти меня из страны, если что, спрячет в секретной дедушкиной квартире в Новогиреево, о которой вообще никто не знает. Я попробовала похихикать, что это звучит вполне себе, как предложение. Он моего нервного веселья не поддержал, велел возвращаться побыстрее.

Смена у Гайдая не задалась. Группа сидела по машинам – слушали «Эхо Москвы», громко спорили, пили неизвестно откуда в такую рань взявшуюся водку. Меня пустил к себе в машину артист Андрей Мягков, он не пил и говорил тихо, все больше о сталинских репрессиях и лагерях. Ему не было страшно, ему было грустно. Мою Келли трясло, она рвалась в посольство и срочно звонить мужу. Телефона на площадке не было, и бедную американку повезли в гостиницу.

Дома Крупский ходил туда-сюда с телефонной трубкой. В принципе это была привычная картина. Он вообще часами «висел на телефоне», вечно кому-то что-то объяснял, доказывал. Только обычно он ходил по дому в шортах, лето как-никак, а тут брюки, рубашка, даже туфли. Готов был идти к Белому дому, ждал меня. Весь день он провел, убеждая выйти тех, кто «да ну нах», успокаивая тех, кто в истерике, договариваясь найтись с теми, кто уже идет, как отец родной напоминал одним потеплее одеться, другим прихватить коньяк. А идти-то было страшно. Даже ему.

Потом после провала путча многие говорили, что с самого начала верили в быструю победу над стариками из телевизора. Мы с Крупским не верили. Мы родились и выросли в стране под названием СССР, где старики из телевизора были хозяевами, у них все получалось. Мы вполне допускали, что у них и сейчас получится, что это наша последняя ночь в живой стране, что завтра снова наступит зима. Но как же не хотелось сдаться им без боя, молча вернуться в норы и бухать, вспоминая «оттепель конца 80-х». Именно такой «немолодежный» упаднический разговор мы вели по дороге к Белому дому.

Дальше было хуже. Мы только подходили, Крупский уже переменился в лице, заговорил другим голосом. Он издалека поймал то зверское напряжение, которое исходило от собравшихся, мрачно встал рядом с незнакомыми мужиками, и больше ничего, ни появление друзей, ни испуганная замерзшая я, ни коньяк «Юбилейный», ничего не могло его переключить. Это была страшная ночь. На рассвете мы возвращались в полном молчании.

Дома разрывался телефон, родители в ужасе. Врать и отпираться не имело смысла – новости, кажется, СNN или Euronews, всю ночь повторяли сюжет с крупным планом Крупского в первых рядах оцепления. Мы посмеялись. Он бросился пересказывать друзьям, мол, с такой цыганской рожей в толпе не затеряешься, «спалил» Алину перед родителями, не быть мне разведчиком. Ожил, «разморозился» минут на пятнадцать. Даже показал мне совсем новый текст, вчерашний, безрадостный и жуткий, кажется, «Война». Дальше новости на «Эхе Москвы» и снова обзвон – убеждать, стыдить, настаивать, снова про теплые куртки, сигареты, коньяк. Помню, я намекнула, что он слишком давит на людей, забыл про свободу выбора, предложила не так активно «работать Че Геварой». Получила ответ «Чем больше нас, тем меньше их!», причем адски серьезно. Мы чуть не поссорились. За сутки я не успела привыкнуть, что он может быть так сосредоточен, даже зол, что ирония и легкость отключаются в секунду. Кстати, он больше ни разу таким и не был. С момента знакомства мы много говорили о политике, об истории двадцатого века, о сталинизме, о провале проекта «СССР». Его это интересовало. Но поверить, что передо мной настоящий боец и патриот, ой, мама дорогая, трудно, честное слово. Оставшиеся два дня до наступления полной ясности с путчем шутить и спорить я больше не пробовала, от греха подальше. Хорошо помню, как жестко Крупский послал парня, стоящего рядом в оцеплении, такого же «баррикадника», за попытку иронично подбодрить известного музыканта «а чо? вам рокерам – один фиг, вернетесь в подполье, как при совке, будете героями». Музыкант Анатолий Крупнов совсем не хотел назад в подвалы, пусть трижды героем, вот чо. Он хотел видеть свою страну частью большого свободного мира и делал для этого все возможное.
Через год или два, точно не помню, в день концерта «Рок на баррикадах» после выступления «Обелиска» мы сидели на траве рядом с Белым домом, вспоминали с каким-то журналистом события августа 91-ого. Крупский признался, как его раздражают разговоры о романтике революции, о бешеном драйве тех трех дней. Лично он помнит только гнев, страх за близких и острое желание сопротивляться без особой веры в успех. Вот так мрачно и серьезно, никакого рок-н-ролла. И это наш Крупский, который больше всего на свете любил сцену, себя на сцене, и всякое событие с готовностью превращал в площадку для собственного «звездного выхода».
Повторяю, таким как в эти три дня августа 91-ого я его больше никогда не видела. Наверное, и хорошо».

CNN об августовских событиях 1991:

«Чёрный Обелиск» – Выступление на фестивале «Рок на баррикадах» (22.08.1992)

«Черный Обелиск» — «Война»
Состав: Анатолий Крупнов – бас-гитара, голос / Юрий Алексеев – гитара / Игорь Жирнов – гитара / Владимир Ермаков – ударные

«Post Scriptum»

Прим. директора и друга А. Крупнова – Александра Юрасова:

«Этот текст был написан Алиной и передан мне довольно давно, ко дню рождения Анатолия. В тот момент я принял решение его не публиковать, поскольку считал и до сих пор считаю любые рассуждения на тему «каким стал бы…» , «где был бы…» или «с кем был бы Крупнов», доживи он до сегодняшнего дня, абсолютно надуманными фантазиями, не имеющими под собой никакого основания, кроме субъективной точки зрения автора и острого желания транслировать своё отношение к сегодняшнему дню посредством обращения от имени Крупнова.
Одному Богу известно, а нам точно не дано знать, каким человеком, гражданином, музыкантом стал бы Анатолий Крупнов, проживи он ещё 20 лет.
В контексте воспоминаний о тех августовских событиях, перевернувших страну, решаясь всё же опубликовать данный текст, я искренне надеюсь, что вас не смутит сослагательное наклонение повествования, и будем помнить, как говорил поэт, что: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, и нам сочувствие дается, как нам дается благодать…»

Алина:

«24-ого марта (2015 – прим.ред.) исполнилось бы 50 лет Анатолию Крупнову. С середины 80-х до своего ухода в 97-ом он был настоящей рок-звездой, лидером группы «Черный Обелиск», признанным супер-басистом, автором песен, ярким красивым человеком. Интерес к его музыке до сих пор не угасает. Поклонники Крупнова встречаются мне повсюду, подходят, говорят хорошие слова. Это здорово, спасибо им огромное. Иногда, на самом деле довольно часто, меня спрашивают, «с кем был бы сейчас Анатолий Крупнов?» Именно, с кем. Сначала я переспрашивала, вдруг, они имеют ввиду женщину, мало ли. Но нет, гражданскую позицию. Помнится, при жизни никто не интересовался. Обычно я пытаюсь выкрутиться – «разве можно это знать? Столько времени прошло, 18 лет». Но ведь настаивают – «Хорошо, как лично вам кажется? Вы же его знали лучше всех». Ну, если, как мне кажется…
Принято считать, что рок-музыкант неотделим от времени и места. А еще от друзей, коллег и сподвижников, от ближнего круга преданных фанатов, проще говоря, от рок-тусовки. Конечно, в этой профессии, как и в любой другой, немало интровертов, тех, что сами по себе, домашних и студийных сычей. Крупнов всегда был окружен людьми. Если не работа, то дым коромыслом, море водки, споры до утра – музыка, история, «тайные смыслы», грандиозные планы, снова музыка, потом прогулки на рассвете, «русский синдром нерасставания». Все братья, родные люди, музыканты, актеры, байкеры, журналисты, просто классные собеседники-собутыльники. Он любил нас, любил Москву, любил и понимал свое время, свою страну. Потом он ушел, а мы остались. Остались разбираться со всем, что тут происходит.
Сегодня его «братья в рок-н-ролле», взрослые уважаемые дядьки, по большей части демонстрируют респектабельную лояльность режиму, «просвещенный» консерватизм, симпатизируют идеологии «русского мира». Есть и такие, что могут изредка полыхнуть в соцсетях готовностью кидать кого-нибудь в печи или вешать на фонарях, но это ничего, это у них остатки пламенного рок-н-ролльного темперамента. В целом они уже давно перестали удивлять. Нет, Крупнов наверняка бы сильно удивился, покажи мы ему сейчас легендарного расписного байкера во главе «Антимайдана» или шоу «Доктрина -77» одного блестящего артиста и драматурга. Хорошо, что это невозможно. Он очень любил своих друзей.

Я не общалась с Крупновым с 97-ого года, но много общалась с ним до этого, и мне кажется, ни в колонне защитников «русского мира», ни в хоре воспевающих авторитарную власть, несмотря на обилие там и там знакомых лиц, ваш любимый артист, уважаемые фанаты «Черного Обелиска», точно не оказался бы. И еще, для тех, кому важно – его религиозные чувства нисколько не пострадали бы от фривольной оперы, дерзкой карикатуры или бабьих плясок в церкви. Точно вам говорю. И за благополучно усыновленных заграницей сирот из России он бы радовался. А потом рвался бы бить морду каждому, кто голосовал против. Почему я так уверена? Потому что помню первую самую тревожную ночь у Белого дома в августе 91-ого, весь тот ужас при мысли о возможном возвращении «совка». Как Крупнов успокаивал меня и маму, уверял, что «не позволит упырям утянуть нас обратно в болото». Помню его детский восторг на концерте «Металлики» спустя несколько месяцев после Белого дома – назад пути нет, мы больше никогда не будем в изоляции! Помню, как бережно он хранил обломок Берлинской стены, как жадно проглатывал только что переведенные на русский книги западных авторов. В начале 90-х из музыки Крупнова стал уходить мрачный хэви-металл, в ней появился воздух и свет, пошла живая хулиганская энергия. Нас переполняла радость, гордость за страну, которая на глазах становилась частью большого мира. Одно хорошо, он уже не узнает, что по новой официальной версии именно тогда под звуки «Металлики» страна как раз наоборот грохнулась на колени, с которых сейчас встает под песни Вики Цыгановой. За год до смерти, у стен Иерусалима Крупнов не переставал благодарить к тому времени уже всеми забытого Михаила Горбачева, без которого советский мальчик с ВДНХ никогда не попал бы в Святой город. Согласна, эти воспоминания бесконечно наивны, но и мы были тогда молоды и наивны. Хотя, разве с возрастом обязательно становиться воинственными и подозрительным?

Ну вот, я не сумела ответить, с кем был бы сегодня Анатолий Крупнов, только с кем бы он точно не был. Это правда трудно, много лет прошло. Ладно. Дальше только о творчестве, о песнях, о том, каким он парнем был».

24 марта 2015

Статья в память о муже: 1997 / Журнал Амадей №2 / Алина Волокитина / «Анатолий Крупнов, памяти артиста»

Программа «Антропология» / Памяти Анатолия Крупнова с Алиной Крупновой и Александром Юрасовым